– Конечно. Это было 3 июня 2008 года. Хороший солнечный день, очень радостный, потому что я почувствовал в коллективе ожидательную радость от встречи со мной.

Накануне я в последний раз повернул ключ в двери кабинета председателя комитета по культуре (занимал должность председателя комитета по культуре с января 2005 года по 3 июня 2008 года – прим. ред.). К моменту моего вступления в должность музей почти полгода находился в ожидании директора, потому что в январе совершено неожиданно ушел из жизни мой старый друг, Николай Викторович Нагорский, с которым мы дружили с 1970 года (с апреля 2002 года возглавлял музей «Исаакиевский собор» - прим. ред.).

Коллектив не был для меня абсолютно новым, многих, во всяком случае директорат, я знал и раньше. Музей был в очень хорошем состоянии. Он таким достался и Нагорскому из рук Бутикова (Георгий Бутиков возглавлял музей в 1968-2002 годы – прим. ред.). Вообще, последние 50 лет история музея достаточно счастливая. Когда Бутиков стал директором, если мне не изменяет память в 1968 году, то началось очень динамичное развитие музея. Бутиков был талантливым организатором и сумел сделать единственный в стране музей, который обходился без дополнительного финансирования. Это не просто редкость, это исключительный случай.

– Инфляция инфляцией, но мы не меняли цену на билеты семь лет. Меня все время подзуживали сделать это, и коллеги из других музеев постоянно повышали ценник, но я решил, если всем трудно живется, то и музей не должен вести себя как продуктовая лавка. Музей должен быть вместе со своим народом и переживать все сложности совместно. Отличительная особенность нашего музея в том, что стоимость посещения – 250 рублей – это действительно стоимость посещения. А если рассчитывать стоимость билета другого учреждения, нужно взять ценник, прибавить к нему ту сумму, которую музей получил в виде дотаций, и разделить на количество посетителей. Мы увидим, что во многих музеях, московских, например, тех, которые живут полной экономической жизнью, стоимость посещения переваливает за 1000 рублей, и даже за 1500.

Я считаю предметом гордости то, каким образом мы умудрялись вести хозяйство. Еще с того времени, когда я был чиновником, я думаю, что в культуре тоже можно и нужно создавать продукт, научиться его продавать и научиться вырученные деньги тратить с умом. Когда ты тратишь свои деньги, ты относишься к ним не как к случайно упавшим с неба. Это особое отношение, поэтому я, например, знаю, что ценник того или иного мероприятия, связанного со строительством или с реставрацией, иногда завышается, а это мне кажется неправильным. Лучше увеличивать объемы, экономя на том, за что ты платишь.

– Это не правда. Мы ведем ежегодную планомерную и научную, и научно-историческую деятельность. У нас блестящие партнеры: от «большого» университета до университета путей сообщения, бывшего ЛИИЖТ (Ленинградский институт инженеров железнодорожного транспорта – прим. ред.). Связаны мы тем, что и у нас, и у университета одна святыня – это Бетанкур. Бетанкур – основатель ЛИИЖТ, и он же – отец многих инженерных решений, которые начали воплощать в Исаакиевском соборе. Эти решения просто гениальные, в частности его идеи по металлоконструкциям, которые до сих пор действующие и живые.

Когда мы занимаемся научной реставрацией, то работаем с целым рядом учебных заведений от кораблестроительного института (Санкт-Петербургский государственный морской технический университет – прим. ред.) до Политеха (Санкт-Петербургский политехнический университет Петра Великого – прим. ред.). Мы активно работаем с космическими корпорациями, потому что нужно искать новые подходы в использовании материалов. У нас было абсолютно пионерское открытие – газодинамическое напыление, которое позволяет создать искусственную патину на только что отреставрированной бронзе и придать этой патине имитацию определенного возраста. Газодинамический способ в таких масштабах мы опробовали первыми.

Вот на полке подарок от технологического университета (Санкт-Петербургский государственный технологический институт – прим. ред.). Гальванопластика, которая активно использовалась у нас, – это в том числе один из серьезных научных, не только исторических, но и вполне современных предметов обсуждения, которая роднит нас с учеными этого вуза.

У нас очень много привлеченных сил, но есть и своя научная часть. Может быть, она не такая, как у Эрмитажа, но она и не должна быть такой в силу специфики нашего музея. Эрмитаж – это космос. Русский музей – это космос. Мы – одно из небесных тел. Мы не стремимся к космосу, у нас музей немного другого ранга. Я не хочу ничего преувеличивать. Мне хочется, чтобы всего было в меру. У меня другие функции, я не великий музейный ученый.

Мы – труба, как нас дразнят наши же коллеги, – к нам входят и выходят. Но за это время пребывания – в среднем, 45-60 минут – нам бы хотелось дать как можно больше. У нас есть абсолютно пионерские разработки по работе с инвалидами, с колясочниками, со слепыми и слабовидящими, с плохо слышащими и другими людьми с ограниченными физическими возможностями. Это серьезная научная работа. Если взять, скажем, наше научное издание «Кафедра», которое ежегодно выходит по итогам научно-практической конференции, то там можно прочитать много интересного.

Так что упрекнуть нас в отсутствии научной деятельности нельзя. И я не знаю ни одного музея, кроме тех «монстров», что были названы, которые получают деньги конкретно на научные разработки. Да, музеи получают часть финансирования на науку, но лишь часть. Главная задача – это выполнение госзадания, а госзадание – это прием посетителей. Мы занимаем третью позицию в стране по этому показателю, впереди нас только Петергоф и Эрмитаж.

– Мне врезалось в память то, что действительно было событием в жизни наших памятников. Если говорить о Спасе на Крови, то я успел еще как начальник своего предшественника порадоваться столетию освещения собора. Это был 2007 год, я постарался ускорить, насколько это было возможно, возвращение в Спас Царских врат. Царские врата – это событие, проект, который длился 22 года, и я горжусь тем, что он был закончен при мне.

Я с радостью вспоминаю первый юбилей, который мне достался в качестве директора Исаакиевского собора. Это было 150-летие окончания строительства и освящения Исаакия, в 2008 году. На мое время пришлось 300-летие победы в Полтавской битве и 300-летие Сампсониевского собора в 2009-м. Мы торжественно отметили 175 лет освящения Смольного собора, собора с очень трудной судьбой: 87 лет строился, 87 лет был главным собором всех учебных заведений, 87 лет от полной заброшенности до создания концертного-выставочного зала. В 2010 году вышел закон, который мы условно называем «закон о церковных реституциях», и судьба Смольного оказалась решена так, что нас там нет. Но город нас не бросил, и мы имеем очень хорошую замену, несмотря на то, что пока не можем ввести ее в строй из-за непосильных финансовых и временных затрат. Речь идет о концертно-выставочном комплексе на Думской улице.

Та же судьба постигла Сампсониевский собор, и мы также получили очень хорошую замену в блестящем месте – Большая Морская, 40, на расстоянии вытянутой руки от Исаакиевской площади. Очень хороший банковский особняк, который блестяще переоборудуется под многоэтажное музейное пространство, – там будет четыре функционирующих этажа. Я бы очень хотел, чтобы все получилось, потому что мы очень много сил потратили на получение таких замен. Ну и до новейшего времени продолжает действовать этот закон, который, к слову, вступает в противоречие с другими законами, и вот мы передаем Исаакий.

Ах, сколько предметов гордости в Исаакии: вся колокольная линейка – 16 колоколов, самый крохотный из которых весит 50 кг, а самый большой – 16 тонн. И большие реставрационные работы, которые уже проведены, проводятся и еще должны проводиться — это тоже предмет гордости, потому что мы умудрялись делать это очень точно, следуя выстроенному плану. Реставрация ангельской балюстрады, проект, который по срокам сравнится только с комсомольскими стройками. Вообще-то мне ее оценили в 12 лет и четверть млрд рублей, а мы справились за три года и ценою в несколько раз меньше.

Самое главное, что реставраторы просто клятвенно голову на плаху кладут и говорят, что сто лет все будет стоять. Это очень хорошие реставрационные сроки, так как речь идет о «наружке», а вся «наружка» подвергается острому вредному воздействию окружающей среды. У нас рост агрессивности среды совершенно сумасшедший. Мы замеряем каждый год, что нам падает на голову в виде дождя летом. Это отнюдь не дистиллированная питьевая вода, это слабые кислоты, слабые щелочи, и все они начинают воздействовать и на бронзу, и особенно, как мы говорим, на «биметалл» (два разных металла в одной конструкции). Они начинают спорить, ссориться и создавать особые поля, что ведет к разрушению и к преждевременному старению и износу объекта. Много забот будет у тех, кто придет после нас. Самое главное, чтобы сохранился этот великий дом Исаакий, этот замечательный дом Спас на Крови. Это очень важно, это те приметы нашего города, которые говорят о вечности Петербурга.

– У меня только грустные «байки». Строился-то Исаакий с большим трудом, там сотни тысяч рабочих рук, десятки великих инженерных и художественных голов. Исаакиевский собор – это апофеоз российской академии художеств, это торжествующий гимн государства российского и православия тоже.

Из каких-то человеческих историй меня больше всего смутила история, произошедшая в день освящения собора, когда государь Александр Николаевич – Александр II — на церемонии не заметил протянутую руку Монферрана и не пожал ее. Это произвело такое сильное впечатление на старика Монферрена, который 40 лет своей жизни потратил на Исаакий. Он заболел и через два месяца умер, после чего отправился в последнее печальное путешествие в запаянном ящике в Париж.

Я был на его могиле. Там нет надписи, только монограмма – «A.M.» - Auguste Montferrand. Я хотел поставить маленькую бронзовую табличку, где по-русски и по-французски было бы написано: «Благодарный Петербург великому французу», но во Франции такое трудное законодательство. Для того чтобы это осуществить, нужно получить согласие родственников, а родственников нет. Формально решить этот вопрос невозможно. Если бы это было в России, я бы, не спрашивая, поставил, а потом посмотрел бы, уберут или нет, но там нельзя. Я не оставляю такой мечты, что кто-нибудь найдет решение этой проблемы. Монферран похоронен на кладбище Монмартр, и там знают об этом захоронении, но не очень хорошо понимают, насколько мы ему благодарны, потому что Исаакий, Александровская колонна, некоторые дома в этом городе и за его пределами – это все приметы, которые принес в Россию великий французский бродяга.