При этом в России страдает ранняя диагностика, утверждает Поляков. «В связи с тем, что страна огромная, территории большие, расстояния между областными центрами и федеральными учреждениями достаточно большие, выявляемость, безусловно, страдает, — рассказала детский онколог. — Дети поступают в 3–4-й стадии заболевания, когда требуются очень большие усилия для того, чтобы излечить ребенка. Когда ребенок поступает на 1–2-й стадии, безусловно, там и результаты лучше, и затрат меньше, и сам ребенок легче это переносит, и прогноз значительно лучше. Но, к сожалению, страдает у нас ранняя диагностика». Хотя в последнее время рост заболеваемости во многом связан с тем, что диагностика улучшается и развивается, добавил врач. Это же сказывается и на прогнозе заболевания, отметил он.
40 лет назад в России выздоравливали 20% заболевших детей, сейчас среди всех детей с онкологией выздоравливают 80%, сообщил Поляков. По его словам, при разных нозологиях показатели варьируются: при ретинобластоме — злокачественном заболевании сетчатки — 92% выживаемость, при лимфоме Ходжкина — выздоравливает около 90% больных, при Неходжкинских лимфомах — более 80%, при остром лимфобластном лейкозе выздоравливают почти 90% детей, при опухолях почек — тоже 80% выздоровлений. «Хуже результаты с саркомами мягких тканей и костей, не очень хорошие результаты остаются при нейробластоме — это такая специфическая опухоль детского возраста. Если стадия локализованная, без метастазов, то практически все дети выздоравливают, но если есть отдаленные метастазы, то в этом случае прогноз печальный и выживаемость низкая, несмотря на то, что проводится высокодозная терапия, и трансплантация костного мозга, и многое-многое другое, но все равно пока недостаточный процент выздоровлений. Но это пока во всем мире так», — рассказал он.
В детской онкологии в последние годы стали заниматься эндоскопическими хирургическими вмешательствами. «Мы пришли к органосохраняющим видам лечения в результате того, что удается добиться значительного сокращения опухоли лекарственным лечением, — сообщил детский онколог. — Раньше к нам приходили больные с огромными новообразованиями на операцию. Сейчас на первом этапе такому пациенту проводится химиотерапия, на ее фоне опухоль уменьшается — из неоперальбельного состояния ребенок переходит в состояние, когда его можно прооперировать, сохранив ему орган. Например, провести резекцию почки, щитовидной железы или печени». Очень хороших результатов достигли при лечении костных сарком с использованием эндопротезирования, продолжил врач. «Мы практически отказались от ампутаций — и больше 80% детей в результате эндопротезирования катаются на велосипеде, бегают, живут обычной жизнью. Многие виды диагностики стали рутинными и обычными, развивается диагностика и лечение радиоизотопами», — рассказал он.
Как рассказал Владимир Поляков, в Минздраве появился внештатный специалист по паллиативной медицине, разработаны клинические рекомендации по ведению маленьких пациентов с болевым синдромом, по расчету доз препаратов, которые требуются для детей. Эта служба развивается, и будет развиваться. «Если мы не можем вылечить ребенка, значит нужно создать условия, чтобы он был рядом с родными, и чтобы ему не было больно, чтобы была поддерживающая терапия, дыхательная, зачастую кардиотропная. Но самое главное — чтобы не было болевого синдрома», — отметил главный детский онколог Минздрава.