Что это такое вообще – любимое стихотворение?

Неизменно восхищаюсь людьми, имеющими развернутые небанальные ответы на любые, пусть даже и весьма нестандартные, вопросы. Ну, знаете, вот эти золотые вопросики из серии – что бы вы сказали богу, если бы встретились с ним лицом к лицу. У меня лично в такой ситуации была бы ровно одна мысль, незамедлительно перетекающая в решительное действие, – тикай с городу.

А люди нет, у людей все готово! Где-то готовят, возможно, к такому, тренинги, возможно, какие-то проводят, экзаменуют, возможно, даже, гоняют, так сказать, по вопросам, освежают периодически память.

Читаешь или смотришь интервью с такими вот и просто диву даешься. Я бы спросил... И дальше взрослый мужик с пузом и бородой вдруг, как по мановению обшарпанной волшебной палочки, с плохо приклеенной фольгой и косоватой звездой на конце, зачем-то превращается в пятнадцатилетнюю девочку-поэта, которая пишет говенные стишки, рифмует строго на глаголы и прилагательные и сильно томима как неразделенной любовью к соседу-второкурснику, так и общим осознанием несовершенства всего сущего. А почему люди не летают как птицы, почему есть бедные и есть богатые. Зачем смерть? Ну и так далее.

Или вот еще воистину чемпионский вопросец – какое ваше самое любимое стихотворение. И сразу люди начинают, волнуясь, перечислять! Вот это, хотя нет, пожалуй, все же, вот это! Нет! Стойте! Дайте подумать, черт бы вас побрал! Да! Вот это! Ой, а можно два? У меня два любимых! Точнее, конечно, пять, но два – самых-самых! Давайте два, а? Нет? Ну блин! Ну я сейчас. Подождите. Надо выбрать! И потом, запинаясь, тараторят что-то про предательство, прощать которое никогда нельзя, и про любовь, предавать которую тоже крайне нежелательно. Или про сердце, которое все знает, и про жизнь, которая его обязательно, вроде как играючи, разобьет к фигам.

Мне всегда казалось, что вот эти вот самые любимые – это тоже откуда-то из средних классов школы. Потом ведь, с годами, и кругозор как-то шире становится, да и сам кругозрящий так же немного степеннее делается и рассудительнее.

Что это такое вообще – любимое стихотворение? Ты его каждый день самозабвенно читаешь вслух совершенно уже офигевшим детям, и жена нервным тиком в такт подергивает, до того ей, бедняжке, вот это твое бурямглоюнебокроет нравится. Аж вихри снежные в глазах крутятся сами по себе! То как зверь она, я извиняюсь, конечно, а то и вовсе – заплачет уже от бессилия несчастная женщина как дитя. А ты все читаешь и читаешь, и глазом так заговорщицки блестишь при этом – мол, каково вам, а? Чуете силу поэзии, черти? Нравится вам?! Вот то-то же! Любимое мое! Самое! Там еще два есть, но это все же лучше! А хотите и те два прочту?! Да шучу-шучу, не бойтесь! Папка сегодня добрый.

И с песнями то же самое. Ну не может такого быть, когда тебе под сорок, а у тебя есть любимая песня. Одна. И две не может быть. И даже три.

Еще видел, как люди отвечали на вопрос – что ты вспомнишь, если точно будешь знать, что через минуту умрешь. Вы, блин, не представляете, какой там дветысячиседьмой год начался! Помните эмо? Так вот эмо по сравнению с отвечающими – циничные бессердечные твари.

Там и теплые материнские руки, и первый поцелуй в школьной раздевалке, в обрамлении чужих польт, и приторный запах мокрых цигейковых воротников кружит голову, и рассвет на маленькой заболоченной речке, когда с соседским Васькой пошли пескарей удить, и дачный костер, освещающий ее задумчиво склонившееся над старенькой гитарой лицо, и запах духов, и еще тонны такой сладчайшей гадости, что умирать как-то стыдно в этой луже.

О чем может вспоминать человек в такой ситуации? Пин-код от карты бабе напомнить да сказать, где нал запрятан на черный день, так-так-так, что еще-то, сыну скажи, хотя нет, ничего ему не говори, плэйстэшн младшенькой отдай, но диски не давай, рано ей еще такое смотреть, года через три отдашь, так, что еще, показания счетчиков отправляли в управляющую, нет? Не помню, проверь! Семенов мне пять тыщ торчит, кстати, ты не забудь, а то сейчас начнется – умер, ничего не знаю, ничего не брал. На даче, на даче я Василичу стремянку нашу отдавал, смотри – чтоб не замотал, он такой тип, ненадежный. Скажи, чтоб вернул! Там еще кран надо бы по уму поменять, а то сейчас воду дадут – будет опять капать. Ну какие тут к черту первые поцелуи и духи?

И много еще подобных вопросов людям задают, и они, совершенно не стесняясь, начинают на них отвечать, и вроде как даже идет некое незримое соревнование, кто более изящней, плаксивей и драматичнее ответит. Прямо вот смотр богатств внутренних миров и праздничный парад небанальности во всей красе.

Сейчас самый козырный будет – как вы начали рисовать? Даже мне его раз несколько задавали. И я всегда что-то невнятное на него мычу в ответ, так, мол, и так, взял да начал, бес попутал, простите ради Христа. А людей почитаешь – такой там творческий путь прямо из детства протаптывался к мольбертам. Такие вехи отмерялись, такая, знаете ли, воля к победе была, что аж слезу вышибает. Думаешь – вот, вот это люди. Глыбы, а не люди! Мегалиты!

И богу вопрос зададут правильный, и стихотворение у них любимое имеется, и вообще на смертном одре будут лежать чинно и вспоминать тихонечко розовую июньскую дымку над вечерним городком, лавочку под сиренью и еле уловимый аромат ее совсем недорогих, но таких манящих духов, а не с выпученными глазищами метаться и прикидывать, а разлогинился ли, а выключил ли утюг, а дверь закрыл на второй замок. Неизменно восхищаюсь такими.