Скачки на Неве, зимовка самоедов, на тройке до Кронштадта через залив. Прелести зимы в имперском Петербурге

«Сегодня я видел асфальт! Владимир Владимирович, приезжайте почаще», – иронизирует друг-автомобилист. 27 января, когда президент приехал на малую родину, Петербург первый раз за зиму основательно чистили от снега. Не везде, конечно, но местами дороги стали почти такими же широкими, как летом.

Зима 2018/19 в Петербурге оказалась самой снежной за долгое время, побит рекорд января 2011 года. Коммунальщиков стихия, как всегда, застала врасплох, а врио губернатора Александр Беглов решил, что городу нужен герой. В качестве супероружия врио вооружился «лопатой Беглова», обязывавшей чиновников лично убирать снег.

Шутки шутками, но снега много, недовольство растет, простите за каламбур, как снежный ком. Но так было не всегда. Когда-то по Невскому летали «птицы-тройки», на речном льду устраивали лихие зимние скачки, у Зимнего дворца – горки, и зима в Петербурге была тем лучше, чем пышнее был снег, а воздух – морознее. Осторожно, дальше будем рассказывать про праздник жизни в зимнем Петербурге, вам может показаться, что раньше было лучше.

Санное счастье

«Не видел петербургских улиц, потому что зимой они были под снегом, а летом разрыты», – писал Александр Дюма, путешествовавший по России в 1858 году. Полтора века назад снег на петербургских улицах не убирали (во всяком случае, на проезжей части). Зимним транспортом были сани, для них снег набрасывали на мостовую и «укатывали». Сани двигались легче и быстрее колесных повозок, лошади меньше уставали, никому бы и в голову не пришло выкапывать из-под гладкой снежной колеи булыжную мостовую.

Иван Айвазовский, «Исаакиевский собор в морозный день», 1891

Французский писатель Теофиль Готье, побывавший в Петербурге зимой 1858/59, был в восторге и от города, и от зимы, и от саней. В «Путешествии в Россию» Готье удачно описал счастливо нетерпение, с которым Невский проспект ждет перехода на санное движение: «Вооруженные широкими лопатами дворники очищали перед дверями тротуар и бросали снег на мостовую, точно щебенку на насыпную дорогу. Со всех сторон прибывали сани, и, удивительная вещь, за одну ночь столь многочисленные накануне дрожки исчезли напрочь. Уже нельзя было встретить на улице ни одной колесной повозки. Казалось, что за ночь Россия вернулась к более низкой стадии цивилизации, когда колесо еще не было придумано. <…> След хорошо проложен, и мороз затвердил снег – не сосчитать, какую экономию лошадиной силы представляет собою санная езда. Одна лошадь без труда и с удвоенной скоростью передвигает груз в три раза больший, чем тот, который она могла сдвинуть в обычных условиях. В России в течение шести месяцев в году снег – это универсальная железная дорога, белые рельсы которой тянутся во всех направлениях и позволяют ехать куда хочешь. <…> Может быть, именно поэтому на огромной территории России настоящие железные дороги проложены лишь в двух-трех местах».

За санями на улицах появлялись и «переобутые» в полозья двуколки, кареты, коляски. Основное движение шло по проезжей части: пешком, по наблюдениям путешественника, ходили только редкие «мужики в валенках» – в другой обуви на тротуаре было слишком скользко, в том числе в его французских галошах.

Риск, азарт и лихая езда: скачки на Неве. Деревенские лошадки обходят рысаков

Многие мемуаристы вспоминают скачки на Неве – бег на императорский приз рысистых лошадей. Площадку организовывали в самом широком месте реки – у стрелки Васильевского острова. Регламент был не строг: в одном заезде могли сойтись крестьянские розвальни и сани элиты, запряженные чистокровными рысаками, причем последние не обязательно побеждали. Тройки соревновались с повозками в одну-две лошади, а иногда зритель наудачу участвовал в заезде на своих санях.

Теофиль Готье стал свидетелем такого эпизода на скачках: среди зрителей был владимирский мужичок, прибывший на своей тройке с грузом дров и мороженого мяса («На нем был засаленный тулуп, старая, облезлая меховая шапка и белые разношенные валенки. Всклокоченная темная борода вилась под подбородком. Его упряжка состояла из трех косматых лошадок, мохнатых, как медведи, страшно грязных, в льдинках под животом, низко несущих голову. Они покусывали снег с сугроба»). Зрители насмешливо посматривали на мужика и его «дикарскую» повозку, мужик хитро поглядывал на столичную публику, и вот тоже вышел на старт. Косматые лошадки обошли всех чистокровных английских лошадей и орловских рысаков больше, чем на минуту, а мужик будто и не удивился («Маленькие ножки лошаденок неслись ветром»).

Получил приз – серебряную вещь от модного столичного ювелира Вайана и гордо удалился обратно во Владимир, ни за какие деньги не пожелав продать своих лошадок («Ему предлагали до трех тысяч рублей, что составляло огромную сумму, не сравнимую ни с лошадьми, ни с возможностями бедного мужика <…> Завернув свою серебряную вещицу в кусок старой тряпки, он сел на тройку и возвратился во Владимир»).

Авнатамов А.Н., Брезе Н.К, «Бег на императорский приз рысистых лошадей на реке Неве в Санкт-Петербурге», цветная литография, 1859

Фото: Виртуальный филиал Русского музея

На льду устраивали трибуны. «Трибуны заняли привилегированные лица, если, впрочем, можно назвать привилегией то, что вы продолжительное время остаетесь на морозе, сидя неподвижно на открытой трибуне», – писал Готье), рестораны и то, что сегодня назвали бы стрит-фудом. Зрители топали, прыгали, грелись и куражились как могли, чем приводили в ужас иностранцев: все-таки скачки бушевали на речном льду. Впрочем, тот ни разу не треснул.

Жареная корюшка посреди залива и «русские горки»

Для скачек у стрелки лед очищали от снега, а вот по Финскому заливу проходил санный путь для любителей прокатиться «с ветерком» – в основном офицеров. «Из гавани Васильевского острова в Кронштадт мчались тройки, перевозившие главным образом морских офицеров. Тройки были лихие, и многие предпочитали прокатиться на них, чем ехать на поезде до Ораниенбаума, а затем на небыстрых лошадях до Кронштадта. На середине пути примерно возводился деревянный балаган, где проезжие могли остановиться; согреться, закусить жареной рыбой. В ходу была корюшка, которую подавали с пылу с жару, поджаренную на постном масле на маленьких сковородках», – пишут в Дмитрий Засосов и Владимир Пызин в воспоминаниях «Из жизни Петербурга 1890-1910 годов».

Ездокам, к слову, было тепло: посол королевской Франции при дворе Екатерины II так вспоминал санную езду: «Наши кареты на высоких полозьях как будто летели. Чтобы защищаться от холода, мы закутались в медвежьи шубы, надетые сверх другой, более нарядной и богатой, но тоже меховой одежды; на головах у нас были собольи шапки. Таким образом, мы не замечали стужи».

На Неве тем временем самоеды в шубах из оленьего меха, погоняли сани, запряженные оленями же, рядом на льду стояли их чумы – аттракцион с катанием на олене был их зимним городским промыслом. Повсеместно сооружались катки (самым знаменитым во второй половине XIX столетия стал каток в Юсуповском саду - там прошли соревнования первых российских конькобежцев и фигуристов) и знаменитые «русские горки». Санки, на которых катались с горок, иногда разгоняли конькобежцы, но катались и поодиночке. «Бесстрашные люди кидаются головой вниз, лежа на санях на животе или в любой другой, случайной на первый взгляд, но безопасной в действительности позе. Здесь люди очень ловки в этом в высшей степени национальном развлечении. Оно им знакомо с детства. Они находят удовольствие в крайней скорости, развиваемой на сильном морозе», – писал Готье. Выпавшим снегом засыпали сходни, оборудованные у набережных для пешеходов и конных.

Позднее от Зимнего дворца до Зоологического сада стал ходить особый зимний трамвай. «По льду прокладывалась узкоколейка, вагончик малюсенький, на нем ригель с колесиком, катившимся по проводу. У берега стояли баржи с павильонами, вагончик входил в вырез баржи», – пишут Засосов и Пызин.

Тротуары зимой очищали и посыпали песком. Лишний снег большими лопатами собирали в кучи вдоль тротуара (знакомо, да?) Сбрасывать снег в реки и каналы было запрещено, надо было везти на специальные свалки, что было накладно. «Поэтому у домов стояли снеготаялки: большие деревянные ящики, внутри которых – железный шатер, где горели дрова. Снег накидывали на этот шатер, он таял, вода стекала в канализацию. Деревянный ящик не горел, так как всегда был сырой.

Уборка улиц от снега производилась рано утром, а при больших снегопадах – несколько раз в день. Все это делалось, разумеется, только в центре города. На окраинах снег до самой весны лежал сугробами. («Из жизни Петербурга 1890-1910 годов»).

Соль, ГОСТ и «лопата Николая»

В 1917 году в Царском Селе снег разгребал лично Николай II. Царская семья была под арестом, дабы чем-то заниматься, император усердно убирал снег. После 1917 года мостовые какое-то время ремонтировали по дореволюционному порядку, хотя бы потому, что гужевого транспорта в городе по-прежнему было много.

Фото: loc.gov

Наводнение 1924 года смыло порядка 80% деревянных торцовых мостовых, и на Ленинградском съезде хозяйственников по вопросам местного транспорта в апреле 1926 года было решено ускорить процесс освоения «усовершенствованных покрытий», а также актуальных методов очистки улиц от снега.

«Булыжное покрытие не выдерживает тяжести грузовиков, а грузовик не выдерживает пробега по булыжной мостовой», сказано в резолюции съезда. В итоге к 2017 году в Петербурге снег и наледь на проезжей части считались категорически недопустимыми (что соответствует требованием ГОСТа).

Постановление правительства от 19 декабря 2017 года это требование изменило, теперь снег на проезжей части допустим. Еще ранее комитет по благоустройству отказался от соли, почти героически пообещав решать проблему обильных снегопадов простым выметанием и посыпанием тротуаров песком с примесью не более 5%. В принципе, химикаты, жестоко разъедающие обувь, пожалуй, хуже. Но едва ли что-то может быть лучше санных троек, летящих по городу, по сверкающей колее проспектов и по невскому льду, самоедов с оленями и адреналиновых горок. Как будто возмущаясь из-за снега, мы упускаем прелесть зимы, эту щедрую русскую экзотику. Что, впрочем, не оправдывает коммунальные службы: все-таки техника, как говорится, дошла.